Читать онлайн книгу "Геополитика «мягкой силы»: опыт России"

Геополитика «мягкой силы»: опыт России
Марк Афроимович Неймарк


Предлагаемое исследование является продолжением и развитием его первоосновы – научной монографии автора «“Мягкая сила” в мировой политике» (четыре издания). В центрирующем фокусе анализа – особенности, опыт и уроки, возможности и перспективы “мягкой силы” России, которые рассматриваются в обостренно актуализированном контексте геополитики пандемии, ставшей новым фактором трансформационных процессов в мире.

Издание предназначено для преподавателей, аспирантов и магистрантов профильных вузов и факультетов, а также для широкого круга читателей, интересующихся мировой политикой и международными отношениями.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет.





Марк Неймарк

Геополитика «мягкой силы»: опыт России



Министерство иностранных дел Российской Федерации

Дипломатическая академия








Библиотека дипломата



Рецензенты:

В. Н. Конышев — доктор политических наук, профессор;

М. И. Рыхтик — доктор политических наук, профессор.



Геополитика «мягкой силы»: опыт России ? М. А. Неймарк; Дип. академия МИД России. – Москва: Издательско-торговая корпорация «Дашков и К°», 2021



© Неймарк М. А., 2021

© ООО «ИТК «Дашков и К°», 2021




Глава I

Корон ави русная пандемия и геополитика: к актуализации “мягкой силы”


Пандемия Covid-19, вызвавшая глобальный шок в глобальной политике, стала форс-мажорным связующим звеном в осмыслении новых тенденций в развитии геополитических и геоэкономических процессов. Возникли непредвиденные риски и вызовы мировому развитию. Коронавирусный кризис создал “новую нормальность”, или, точнее, “новую ненормальность”, в которой оказались страны независимо от их геополитического статуса и места в международной иерархии.

Насущная необходимость актуализации “мягкой силы” и продуманной оптимизации ее слагаемых предопределена самими особенностями современной геополитики. В условиях турбулентных трансформаций мирового порядка понятие “геополитика” получило концептуально расширенное, адаптированное к современным реалиям наполнение, в рамках которого сугубо географический детерминизм уже не является единственно определяющим.

Глобальный коронавирусный кризис усугубил и без того растущую неопределенность в мировой политике[1 - Подробно см., например: Гринин Л. Е. Пандемия, геополитика и рецессия ?? История и современность. 2020. № 1; Синявская О. Станут ли коронавирус и экономический кризис родителями новой модели социального государства ?? Россия в глобальной политике. 2020. № 5; Панюжева М. Второй онлайн-саммит “Группы двадцати” по коронавирусу: как изменится мир // РСМД. 01.12.2020. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/ columns/global-governance ? vtoroy-onlayn-sammit-gruppy-dvadtsati-po-koronavirusu-kak-izmenitsya-mir/ (дата обращения: 01.03.2021).]. Еще десятилетие назад министр иностранных дел России С. В. Лавров так характеризовал геополитическую ситуацию, в которой приходилось действовать России: “Мир переживает беспрецедентный по историческим меркам переходный период, сопровождающийся перелицовкой геополитического ландшафта, формированием новой расстановки сил, турбулентностью в сферах экономики, политики, в целом в международных отношениях”[2 - Лавров С. В. Мир в эпоху перемен: приоритеты внешнеполитической деятельности Российской Федерации ?? Дипломатический ежегодник 2012. М.: Весь мир, 2013. С. 13.]. Тем самым фиксировалась растущая неопределенность в развитии мирополитических процессов, которая стала отчетливо выраженной особенностью начала второго десятилетия XXI века. Предпосылки к тому накапливались годами. Аналитики предупреждали против упрощенных подходов к пониманию взаимосвязей проблемных узлов мировой политики, когда непредсказуемость поведения одной стороны для другой действует как фактор, усиливающий колебания ее политики и тем самым ее собственную непредсказуемость. Г. Г. Дилигенский с полным основанием утверждал: “Взаимная непредсказуемость, таким образом, обладает способностью к расширенному самовоспроизводству, дестабилизируя тем самым двусторонние отношения, лишая их какой-либо определенности. Выход из этого порочного круга возможен только на путях формирования как в истеблишменте, так и в общественном мнении обеих сторон максимально реалистического образа партнера, отображающего баланс различных, присущих ему политических интересов и тенденций”[3 - Дилигенский Г. Г. Хочет ли Россия дружить с Западом? ?? Мировая экономика и международные отношения. М., 2002. № 4. С. 33.].

Среди важнейших причин возникновения турбулентности[4 - Понятие “турбулентность” в мировой политике возникло отнюдь не в последние годы. Его современному прочтению и осмыслению уже три десятилетия. Достаточно вспомнить книгу широко цитируемого в нашей стране американского политолога Дж. Розенау “Турбулентность в мировой политике: теория изменения и преемственность”, которая была опубликована в 1990 г.] и неопределенности как одного из ее следствий аналитики выделяют сжатие мирового пространства и, самое главное, ускорение времени, чему в значительной степени способствуют информационно-телекоммуникационная революция и глобализация. “Создается впечатление, что люди оказываются в ситуации, в которой они знают, чего не хотят, но не знают, чего хотят и к чему надо стремиться. Известный, знакомый им мир настолько стремительно и радикально изменяется, что они не в состоянии найти адекватные ответы на преподносимые им новыми реальностями вызовы”. Такое турбулентное состояние открывает перед обществом разные векторы или альтернативы развития, что в свою очередь усиливает неопределенность, неустойчивость происходящих изменений, делая их трудно прогнозируемыми или вообще непрогнозируемыми. Мир во всевозрастающей степени как бы отдаляется от привычных и известных парадигмальных, социально-философских, системных и структурных составляющих миропорядка и, соответственно, от привычных форм и стилей поведения народов и государств в отношениях друг с другом. “Велениями времени становятся случайность, событийность, неконтролируемая активность, которые по-своему корректируют общественно-исторические тенденции и процессы. Каждый из них может оказаться роковым для судеб целых стран и народов. Создаются ситуации и феномены, порождаемые спонтанно, без видимых причин, будто на смену началам детерминизма приходит индетерминизм”[5 - Гаджиев К. Размышления о великой трансформации в условиях турбулентности ?? Мировая экономика и международные отношения. 2020. Т. 64. № 11. С. 75–76.].

В рамках дискуссионного обсуждения кейнсианской идеи неопределенности как неопределенности полной, лишенной всякой возможности просчета будущего, генеральный директор РСМД А. В. Кортунов зафиксировал одну из характерных специфических черт современного мира – возрастание по экспоненте количества независимых переменных, влияющих на нашу жизнь. В этом смысле неопределенность становится не просто одним из факторов, который надо учитывать, а, возможно, основным фактором, с которым приходится считаться политикам. В начале XXI века обнаружился очевидный дефицит управляемости на разных уровнях, в разных регионах, в разных ситуациях. И если тогда глобальный взрыв неопределенности можно было интерпретировать как следствие неожиданно быстрого, спонтанного слома системы миропорядка эпохи холодной войны, то десятилетие спустя это уже не выдерживает критики: “Неопределенность – не остаточное явление прошлого, а фундаментальная проблема будущего, с которой всем нам надо что-то делать”. Комментируя один из самых известных политических афоризмов У. Черчилля “Цена величия – ответственность” (The price of greatness is responsibility), он подчеркивает, что величие государственного деятеля определяется его способностью отвечать за свои поступки и действия, предвидеть их не только ближайшие, но и отдаленные последствия, не пытаться приписать все победы себе, а поражения – внешним обстоятельствам[6 - См.: Кортунов А. Политика: искусство неопределенности ?? Россия в глобальной политике. 2014, 23 января. URL: https://globalaffairs.ru/ global-processes/Politika-iskusstvo-neopredelennosti-16326 (дата обращения: 14.03.2019).].

Сегодня, как никогда ранее, пожалуй, многозначительную актуальность приобретает другое остроумно-парадоксальное суждение У. Черчилля: человек, занимающийся политикой, должен предвидеть то, что произойдет через неделю, месяц, год, десятилетие, а потом – уметь объяснить, почему все это не произошло. Особое мнение в этой связи высказывает С. А. Караганов, считающий, что элемент неопределенности в мировой политике присутствовал всегда. И сейчас его не больше, а даже, пожалуй, меньше, чем во многие другие эпохи. Именно то, что из-за информационной революции массам доступны гораздо более широкие возможности влияния на политику, будоражит элиты, привыкшие решать, что нужно народу. Отсюда и сетования на якобы растущую непредсказуемость. На деле включение широких слоев населения в политику делает ее более предсказуемой, поскольку интересы масс людей просчитываются легче, чем интриги представителей истеблишмента. “Главная причина разговоров о непредсказуемости – нежелание доминировавших в интеллектуальном поле западных элит и тех, кто шел в их фарватере, видеть неприятное для себя будущее. Интеллектуальный и политический класс Европы уверовал в неизбежность общемировой победы евромодели, а накопленный Западом потенциал (политический, военный, экономический, идеологический и информационный) позволяет навязывать всем такие взгляды”[7 - Караганов С. А. Как самообман подменил серьезный анализ ?? Россия в глобальной политике. 2019. № 2. URL: https:?/globalaffairs.ru/articles/ predskazuemoe-budushhee/ (дата обращения: 17.03.2021).].

Для адекватного понимания мирополитических изменений в условиях нарастающей неопределенности в глобальной политике продуктивными представляются аналитические подходы российских ученых, которые осмысливают их, разумеется, с учетом опыта западных коллег, в рамках теории сложности в науке о международных отношениях. Серьезные исследования, проводимые в МГИМО (У) МИД России, ИМЭМО РАН, других научных центрах[8 - Ключевые методологические проблемы анализа и прогнозирования политических изменений во многом по-новому представлены в таких трудах, как: Пантин В. И., Лапкин В. В. Историческое прогнозирование в XXI веке: циклы Кондратьева, эволюционные циклы и перспективы мирового развития. Дубна: Феникс+, 2014. 456 с.; Политические изменения в глобальном мире: теоретико-методологические проблемы анализа и прогнозирования ? Редкол.: И. С. Семененко (отв. ред.), В. В. Лапкин, В. И. Пантин. М.: ИМЭМО РАН, 2014. 218 с.; Семененко И. С. Эволюционные циклы и проблемы прогнозирования политических изменений // Полис. Политические исследования. 2015. № 1. С. 173–178; Дегтярев Д. А., Истомин И. А. Системное моделирование международных отношений ?? Мировая экономика и международные отношения. 2015. № 11. С. 18–29; Лебедева М. М., Харкевич М. В. Касаткин П. И. Глобальное управление. М.: МГИМО-Университет, 2013.220 с.; Лебедева М. М. (ред.) Метаморфозы мировой политики. М.: МГИМО-Университет, 2012. 505 с.; Зиновьева Е. С., Казанцев А. А. Сложность мировой политики: к вопросу о новой методологии анализа ?? Мировая экономика и международные отношения. 2015. № 4. С. 58–67; Бородкин Л. И. Методология анализа неустойчивых состояний в политикоисторических процессах // Международные процессы. 2005. Т. 3. № 1. С. 4–16; Хрусталев М. А. Анализ международных ситуаций и политическая экспертиза. М.: Аспект-Пресс, 2015. 208 с.], показывают практическую важность применения в этой теории методологии прогнозирования политических изменений, основу которой определяет акцент на многофакторном и нелинейном развитии мирополитических процессов. Проблема в том, что современная международная система достигла такого уровня сложности, что это нередко препятствует определению однозначных причинно-следственных связей. Теория сложности указывает на непредсказуемость мировой политики, заложенную в ее природе, уточняют эксперты. Ситуация имеет много вариантов развития сама по себе, а не только по причине ограниченности наличных средств анализа. Поэтому универсальных рецептов эффективной внешней политики на все случаи жизни не существует.

Причина и следствие международных событий могут быть непропорциональны, а целое не соответствовать сумме его составных частей, даже в количественном измерении. Более того, поведение государств и других акторов изменяет среду – изначальные модели поведения и их результаты зачастую влияют на последующие. Это порождает постоянные изменения, направленность которых нельзя определить, обозначив одну группу явлений как “причины”, а другую – как “следствие”. Примечательно, что в этом сходятся оценочные позиции и российских, и западных профильных исследователей[9 - Зиновьева Е. С., Казанцев А. А. Сложность мировой политики: к вопросу о новой методологии анализа // Мировая экономика и международные отношения. 2015. № 4. С. 64; Axelrod R. М. The Complexity of Cooperation: Agent-Based Models of Competition and Collaboration. Princeton University Press, 1997. 258 p.].

В этой связи обращает на себя внимание чрезвычайно актуальная монография известного французского политолога Паскаля Бонифаса “Геополитика пандемии Covid-19” с подзаголовком “Что обнажил коронавирусный кризис”. Повышенный интерес к ней объясняется прежде всего тем, что автор с 1990 г. возглавляет Институт международных и стратегических исследований, который он превратил в авторитетный аналитический центр, входящий в рейтинг 50 наиболее известных мозговых центров мира. Кроме того, он принадлежит к тем французским и европейским в целом концептуальным миноритариям, кто давно выступает против бинарного, черно-белого восприятия мира, против его деления на “они” и “мы”. Еще три десятилетия назад в одной из своих работ он назвал такой оценочный подход “диснейлизацией” международных отношений. Он убежден в том, что люди, занимающиеся аналитической работой, “должны постоянно опасаться собственных предубеждений и опираться на максимально возможное разнообразие источников, а не на те, которые подтверждают личное мнение”[10 - Boniface P. Geopolitique du Covid-19. Ce que nous revele la crise du coronavirus. Preface de Reselyne Bachelot. Editions EuroIles, Paris, 2020. P. 127.].

У аналитиков есть объективные основания считать, что к началу третьего десятилетия XXI века весь глобализованный мир, испытывающий колоссальное давление масштабных технологических, социокультурных и геополитических перемен, оказался на пороге очередной, а вполне возможно, и беспрецедентной по масштабам, кардинальной политико-институциональной трансформации, которая в перспективе изменит образ жизни и характер социальных интеракций во всем мире. Необходимость и закономерность такой трансформации в период 2017–2021 гг. (и шире – в период 2017–2029 гг.) обоснована в рамках теории эволюционных циклов мировой системы. В рамках очередного эволюционного цикла она воплощает собою переход к фазе революции мирового рынка, критически важный начальный период этой геополитической и геоэкономической революции[11 - См.: Лапкин В. В., Пантин В. И. Глобальная политико-институциональная динамика в условиях дестабилизации миропорядка (на примере стран ЕС и России) ?? Полис. Политические исследования. 2020. № 4. С. 58.].

В контексте исследуемой проблематики в главном фокусе геополитики – особенности распределения/перераспределения сфер влияния и центров силы в глобальном пространстве. Анализируя в этом контексте роль “мягкой силы”, К. И. Косачев предупреждает, что она не автоматически становится инструментом геополитики, ведь ею обладают все государства и народы, привлекательные для других. “Она становится орудием скрытой агрессии тогда, когда налицо есть воля и цель ее применения: подчинить, заставить поменять внутреннюю и внешнюю политику, включить в сферу своего влияния, даже если для этого нужно организовать госпереворот, разорвать исторические и экономические связи, разжечь гражданскую войну”[12 - Косачев К. “Мягкая сила” принуждения и вмешательства ?? Известия. 08.06.2017. URL: https://iz.ru/603503/konstantin-kosachev/miagkaia-sila-prinuzhdeniia-i-vmeshatelstva (дата обращения: 18.03.2021).]. При этом было бы ошибкой рассматривать “мягкую силу” как некий удобный инструментарий прямого действия и управляемого воздействия на политику стран, в отношении которых она применяется. Чрезмерность завышенных ожиданий стала особенно очевидной в условиях растущей неопределенности в мировой политике.

С “мягкой силой” связано – прямо и опосредованно – становление геополитического кода государства, поскольку он основывается на образных и нематериальных представлениях о пространстве. Его отличает, по мнению И. Окунева, конструируемость и множественность. В первом случае это означает, что геополитический код в еще большей степени, чем политико-географическое положение, является не предзаданным, а моделируемым обществом (как правило, лидерами общественного мнения и СМИ), а его переменные оказываются очень гибкими и легко подстраиваются под изменения внутренней или внешней политической повестки дня. Во втором – что в обществе всегда присутствуют разные представления о географическом положении страны, и динамика геополитического кода отражает конкуренцию данных представлений. Он подчеркивает, что, на первый взгляд, геополитический код, отражающий только представления о месте России в мире, вторичен по отношению к военным блокам, объемам торговли и официальным стратегическим целям. Экспертно-обоснованным представляется его вывод в контексте “мягкой силы” о том, что “именно восприятие себя в окружении других и является тем скрытым мотивом, формирующим стратегическое видение, торговые и военные альянсы, в конце концов, непримиримые точки зрения на будущее, провоцирующие конфликты между странами. Не разобравшись в том, каким видит мир вокруг себя тот или иной народ, невозможно найти с ним общий язык, а значит, и понять”[13 - Окунев И. Геополитические коды России – внешнеполитическая стратегия и национальные приоритеты ?? РСМД. 27.02.2020. URL: https:/? russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/geopoliticheskie-kody-rossii-vneshnepoliticheskaya-strategiya-i-natsionalnye-prioritety/ (дата обращения: 17.03.2021).].

Отсюда важность для понимания современной сути и реального потенциала “мягкой силы” тех базовых, принципиальных вопросов, которые столь плотно увязаны с геополитическим кодом государства: кто является нынешними и потенциальными союзниками? кто является нынешними и потенциальными врагами? как сохранить нынешних союзников и привлечь потенциальных? как противостоять нынешним врагам и предотвратить появление потенциальных? как объяснить эти четыре выбора населению и международному сообществу? (причем значение последнего вопроса в современном мире становится определяющим)[14 - Об этих вопросах, сформулированных одним из авторов концепта геополитического кода государств К. Флинтом, см. там же.].

В условиях же новых – гибридных – форм геополитических противостояний и противодействий практическое значение “мягкой силы” не только не ослабевает, а, наоборот, усиливается, приобретая видоизмененные черты и особенности. Как важный фактор современной геополитики рассматривают “мягкую силу” Ю. И. Матвеенко и М. Г. Галаева. В их представлении специфика “мягкой силы” России состоит в противодействии экспансии геополитических конкурентов в информационно-психологической и культурной областях, а также в ответных действиях в виде проецирования своих национальных достижений и духовных ценностей в мировом пространстве. Они определяют “мягкую силу” как “способность управлять массовым сознанием путем воздействия на систему ценностей людей, их мировоззрение и культурно-цивилизационные коды, тем самым обеспечивая “добровольное” подчинение того или иного общества». При этом возможности использования потенциала “мягкой силы” в деструктивных целях плотно увязываются с теорией “управляемого хаоса”, которая предполагает: во-первых, объединение в нужный момент и на требуемый период разрозненных политических сил, проявляющих недовольство в отношении легитимной власти; во-вторых, подрыв уверенности самих лидеров страны в своих силах и в лояльности армии, служб безопасности и других силовых структур; в-третьих, прямую дестабилизацию обстановки в стране, поощрение настроений протеста с привлечением иностранных агентов, которые, в свою очередь, будут сеять в обществе чувство паники и недоверия к власти; в-четвертых – организацию смены власти путем “демократических” выборов, вооруженных выступлений или другими методами[15 - См.: Матвеенко Ю. И., Галаева М. Г. “Мягкая сила” как фактор современной геополитики ?? PolitBook. 2015. № 1. С. 165, 169–170.].

Уникальность коронакризиса исследователи видят в разрыве с вековой историей чисто экономических и финансовых циклических и структурных рецессий. “По-видимому, в перспективе геополитические, эпидемиологические, климатические, миграционные триггеры окажутся в фокусе прогнозирования циклической динамики и выработки контрциклических стратегий”[16 - Дынкин А., Телегина Е. Пандемия и посткризисный мир ?? Мировая экономика и международные отношения. 2020. Т. 64. № 8. С. 13.]. С этим выводом органично перекликается утверждение К. С. Гаджиева, что геополитика «переживает своего рода новое “осевое время”, в условиях которого осуществляется процесс трансформации старого порядка, смена парадигмальных основ господствовавшего евро-западно-центристского мира и либерального/однополярного миропорядка. Такую трактовку событий можно рассматривать как новую Великую трансформацию, в процессе которой осуществляется завершение одного исторического периода и вступление современного мира в качественно новую фазу своего развития»[17 - Гаджиев К. Размышления о великой трансформации в условиях турбулентности. С. 80.].

Пандемия Covid-19 не только спрессовала в единый проблемный узел накопленные в предшествующий период наиболее острые противоречия и разнонаправленные тенденции мирового развития, но и обозначила в нем новые точки отсчета в оценке тесной взаимосвязи и взаимообусловленности мирополитических, макроэкономических и социально-гуманитарных процессов в глобальном пространстве. Их последствия наиболее выпукло проявились в США, в решениях и действиях американского руководства, совокупность которых отразила сущность феномена трампизма и его отношение к “мягкой силе”. Внешнеполитические акции Д. Трампа, непредсказуемо и спонтанно накладываясь друг на друга, только добавляли неопределенности в мировой политике.

Нарастание конфликтогенного дискурса и откровенно анти-“soft power” действий Д. Трампа резко усилили как новые, так и существовавшие ранее геополитические диссонансы. Серьезный ущерб международному имиджу и репутации США нанесло решение Вашингтона о переводе своего посольства в Иерусалим. Несмотря на массированное дипломатическое давление, США не удалось помешать принятию на Генеральной Ассамблее ООН резолюции, осуждающей признание Вашингтоном в одностороннем порядке Иерусалима столицей Израиля.

Абсолютизация “жесткой силы”, апология односторонних, всё более репрессивных решений в мировой политике и международных отношениях стали определяющей чертой трампизма. Свой лозунг “Америка прежде всего” Трамп претворял в жизнь весьма специфически: США вышли из Совета по правам человека ООН (СПЧ ООН), из Парижских соглашений по климату, из ЮНЕСКО, Ближневосточного агентства ООН для помощи палестинским беженцам, из ядерной сделки по Ирану, ДРСМД и Договора по открытому небу. В том же деструктивном ключе – объявленная Трампом готовность США, ультимативно обставленная очередными необоснованными требованиями к России, выйти в феврале 2021 г. из СНВ-3[18 - Сменивший его на посту Президента США Дж. Байден продлил действие договора на 5 лет.].

И, наконец, нанеся мощнейший удар по гуманитарной составляющей “мягкой силы” США, Трамп разорвал отношения с Всемирной организацией здравоохранения, что не может не ослабить организационные структуры ООН. Тем самым “модельная мягкая сила” США, призванная служить образцом для других стран, пожалуй, в беспрецедентной степени подверглась коррозии. Примечательно, что на Всемирной ассамблее здравоохранения 18–19 мая 2020 г. США оказались в изоляции: два американских предложения немедленно начать расследование об истоках заражения Covid-19 с обвинениями в адрес Китая и придание Тайваню статус наблюдателя в ВОЗ – провалились.

Фактически вытеснение Д. Трампом “мягкой силы” из внешней политики США вызвало болезненно-критическую реакцию Дж. Ная, хорошо знающего “изнутри” хитросплетения американской политической жизни. Он подверг резкой критике Трампа за упрощенно-линейное, “туннельное видение” международной деятельности США, констатируя, что американская администрация минимизирует и даже сводит на нет практическую значимость “мягкой силы”, которую США эффективно использовали в предшествующие десятилетия. Обобщенный смысловой стержень его обвинений – “Трамп рубит сук, на котором покоится могущество Америки”. По оценке Ная, американская “мягкая сила” стала убывать с самого начала президентства Трампа. Тем самым, утверждает он, «президентские твиты, которые при проверке оказываются неопровержимо лживыми, подрывают доверие к Америке и уменьшают ее “мягкую силу”»[19 - Nye J. S. Jr. American Soft Power in the Age of Trump. Project Syndicate. May 6, 2019. URL: https://www.project-syndicate.org/commentary/ american-soft-power-decline-under-trump-by-joseph-s-nye-2019-05 (дата обращения: 08.06.2020).]. Най характеризовал стратегию национальной безопасности Трампа оторванной от реальности, что убедительно доказала пандемия коронавируса: “Covid-19 показал, что нам не удается подстроить нашу стратегию под этот новый мир”[20 - How the World Will Look After the Coronavirus Pandemic. Foreign Policy. March 20, 2020. URL: https://foreignpolicy.com/2020/03/20/world-order-after-coroanvirus-pandemic/ (дата обращения: 08.06.2020).].

Еще более выразительно высказалась по этому поводу заместитель директора Международного института стратегических исследований Кори Шейк, заявившая, что США продемонстрировали “узколобый эгоизм и бездарное головотяпство” и – что важно геополитически – “провалили тест на лидерство”[21 - Ibid.].

Перенесемся на другую сторону Атлантики. Геополитические претензии США на монопольную гегемонию в мире, убежденность в собственной исключительности вызывают всё больший критический настрой даже у европейских стран-союзников, руководство которых едва скрывает раздражение американскими односторонними решениями, прямо игнорирующими их национальные интересы. Из выразительного жеста А. Меркель, отказавшейся под благовидным предлогом – пандемия коронавируса – принять приглашение Трампа приехать в конце июня 2020 г. в Вашингтон для участия в G7, авторитетная французская газета Le Monde сделала естественный вывод о больших проблемах в трансатлантических отношениях, имея в виду “импровизационную политику Белого дома, пренебрежение к союзником и подавленное состояние, в котором они находятся”[22 - Le Monde. 2020. 5 Juin.].

Обращает на себя внимание публикация в этой газете двух аналитических статей, посвященных трампизму. В одной, озаглавленной “Союзники США выражают сожаление в связи с их новым односторонним решением”, отмечается, что выход США из Договора об открытом небе “усиливает разногласия в североатлантическом альянсе и наносит урон архитектуре европейской безопасности”. Критикуя “брутальные методы администрации Трампа”, говорится в статье, “Париж укрепился в своем стремлении действовать активно с целью усиления европейской суверенности”, а потому “Франция считает, что темы доверия и безопасности, поднятые Э. Макроном и В. Путиным в 2019 г., сохраняют свою актуальность”. А в статье «“Мягкая сила” США: конец игры?» речь идет “о серии односторонних агрессивных решений” США, в том числе в условиях пандемии, “нанесшей внушительный урон имиджу, который США любят создавать о себе как мощном, компетентном и эффективном государстве”. В еще более жестких выражениях обобщается: “Американская модель глобального влияния стала неустойчивой в результате изменения курса президента Трампа…”[23 - Le Monde. 2020. 5 Juin.].

Анализируя в этой связи в широком комплексном охвате нынешнее состояние “мягкой силы” Запада, прежде всего США, под углом зрения последствий двойного кризиса – гуманитарно-пандемического и экономического, А. В. Яковенко с полным основанием констатировал: “Запад, разрывающийся между интересами экономики/бизнеса и императивом спасения жизни собственных граждан, получает “черные шары” не только в своих странах, но и на международной арене”[24 - Яковенко А. В. “Мягкая сила” и коронавирус: кто в плюсе и кто в минусе // Международная жизнь. 10.04.2020. URL: https://interaffairs.ru/ news/show/25962 (дата обращения: 08.06.2020).].

Таким образом, не будет преувеличением сказать, что силовая ориентация внешней политики США уже вышла за рамки только тревожной тенденции, став стержневой особенностью трампизма. Д. Трамп объявил себя “президентом военного времени”, имея в виду коронавирусную пандемию. С учетом принятых им ранее деструктивных решений в сфере мировой политики и международных отношений с позиций откровенно “жесткой силы” его с полным основанием можно считать таковым с самого начала прихода к власти. В арсенале используемых Трампом методов “мягкой силы”, которой так долго гордились США, похоже, не осталось сколько-нибудь значимого места. “Мягкое” влияние США в мире заканчивается. Вспоминается назидательный закон Паркинсона: действие расширяется, чтобы заполнить пустоту, созданную собственными промахами. Можно добавить – собственными проблемами, антипроблемами и псевдопроблемами.

Как отмечается в аналитическом докладе Дипломатической академии МИД России, смена администрации в США в 2021 г. создает повод для своевременной “тонкой настройки” всего комплекса вопросов нашей внешнеполитической работы с позиций не только большей уверенности в собственных силах, но и большей ясности – в том числе для всех остальных игроков – перспективных трендов мирового развития, глобальной и региональной политики. «Речь идет в том числе и об “умной” (smart) реализации в мировых делах наших достижений последних двух десятилетий… Такая настройка/обновление в соответствии с требованиями времени неизбежно затрагивала бы вопросы стратегического планирования и мобилизационной готовности, что наиболее ярко проявилось в связи с пандемией коронавируса»[25 - Администрация Байдена: риски и возможности для российской дипломатии // Дипломатическая академия МИД России. 22.01.2021. URL: http://www.dipacademy.ru/documents/2186/ДОКЛАД_22.01.2021_PyC.pdf].

В четко обозначенном геополитическом ключе осмысливает коронавирусный кризис ректор Дипломатической академии МИД России А. В. Яковенко. Пандемия, отчасти “замутив воду” и заставив “сменить тему разговора” в глобальной политике, отмечает он, стала мощным катализатором всех процессов, запущенных окончанием холодной войны и распадом СССР: «Задержавшись на старте в силу того, что продолжалась инерция политики и практики холодной войны со стороны западных элит, эти процессы оказались трансформативно заряженными на финальном участке своего развития. Мы наблюдаем их эндшпиль, и пандемия, подобно “богу из машины” древнегреческих трагедий, приводит к ускоренной развязке комплексной ситуации, напоминающей гордиев узел»[26 - Яковенко А. В. Мир на пороге перемен: пандемия как катализатор. СПб.: СПбГУП, 2020. С. 7.].

Коронавирусная пандемия стала крупнейшим глобальным кризисом со времен Второй мировой войны. По официальным данным, к концу первого квартала 2021 г. потери мировой экономики превысила 3,5 трлн долларов, что в два раза больше, чем в результате мирового кризиса 2008 г. Одна из важнейших составных частей “мягкой силы” – экономическая эффективность государства, ее привлекательность в глазах окружающего мира. Коронавирусная пандемия нанесла тяжелейший удар по экономике отдельных стран и мировой экономике в целом. В рецессии оказалась огромная часть мирового сообщества, больше, считают эксперты, чем когда-либо прежде со времен Великой депрессии. По мнению главного экономиста Всемирного банка Кармен Рейнхарт и специалиста по экономической макростратегии Винсента Рейнхарта, сегодняшний кризис будет развиваться по аналогии с кризисом 2008 г., “но масштабы краха глобальной экономики станут катастрофическими”. В подтверждение приводятся, в частности, такие факты: в 2020 г., по оценке Бюро трудовой статистики США, месячная безработица в стране достигла максимума за 72 года; неутешителен прогноз Банка Великобритании, фиксирующего самое значительное падение промышленного производства в стране с 1706 г. Ситуация в мировой экономике настолько тяжелая, что профильные эксперты назвали ее “пандемической депрессией”[27 - Рейнхарт К., Рейнхарт В. Глобальная экономика никогда не будет прежней ?? Россия в глобальной политике. 2021. № 1. Январь-февраль. URL: https://globalaffairs.ru/articles/pandemicheskaya-depressiya/ (дата обращения: 01.03.2021).]. К началу коронавирусного кризиса глобальный долг, состоящий из долгов домашних хозяйств, государств и компаний, достиг рекордной величины 253 трлн долларов США. Отношение глобального долга к глобальному ВВП составило 322 %. Отношение долга к ВВП в США и Евросоюзе – 383 %, а китайского – 310 %. В развивающихся рынках долг нарастал быстро и достиг 72 трлн долларов США[28 - См.: Ремчуков К. Доктрина геополитически ограниченного суверенитета и отказ от основ глобализации // Независимая газета. 31.05.2020. URL: https://www.ng.ru/ideas/2020-05-31/l_7874_doctrine.html (дата обращения: 01.03.2021).].

Пандемия выявила слабость ресурсного, адаптационного и мобилизационного потенциала международных институтов[29 - 0 том, что именно от государства и национальных правительств граждане ждут спасения от коронавирусной пандемии см., например: Алексеенкова Е. Последствия “короны”: “nuda vita” и “чрезвычайная власть” современного государства // РСМД. 17.04.2020. URL: https://russiancouncil. ru/analytics-and-comments/analytics/posledstviya-korony-nuda-vita-i-chrezvychaynaya-vlast-so vremennogo-gosudarstva ? (дата обращения: 01.03.2021).]. Многие из них (например, ООН, МВФ, ВТО, ВОЗ), выполняющие функции не только поддержания глобальной безопасности в гуманитарной, финансово-экономической или медико-эпидемиологической сферах, но и обеспечения реального межгосударственного политического диалога, – демонстрируют довольно низкую способность к изменению и адаптации к новым условиям глобальной нестабильности, низкую эффективность в поддержании межгосударственной кооперации и противостоянии новым глобальным вызовам. «В итоге весь мир находится сейчас в переходном состоянии, чреватом различными потрясениями и кризисами, в своего рода фазе “интерлюдии”, когда прежняя модель мирового порядка и его институты функционируют всё менее эффективно, а мотивации и импульсы к активному формированию новой модели и новых институтов еще не “вызрели”, не сформировались, не стали для политических сообществ императивом выживания в новых условиях»[30 - Лапкин В. В., Пантин В. И. Глобальная политико-институциональная динамика в условиях дестабилизации миропорядка (на примере стран ЕС и России) ?? Полис. Политические исследования. 2020. № 4. С. 59–60.].

Обращает на себя внимание тот факт, что специализированный онлайн-саммит “Группы двадцати” по коронавирусу 21–22 ноября 2020 г., в повестке дня которого значилось намерение способствовать формированию “сильного, устойчивого, сбалансированного и инклюзивного миропорядка”, сразу же выявил разногласия среди стран-участниц в вопросах доступности и распространения вакцин, улучшения систем здравоохранения, ослабления санкций, изменения климата, помощи бедным странам и реформирования международных отношений. В принятой декларации особо подчеркивалось, что именно “государства мобилизовали ресурсы для удовлетворения финансовых потребностей в области глобального здравоохранения, чтобы поддержать исследования, разработки, производство и распространение безопасных и эффективных средств диагностики, лечения и вакцин от Covid-19”. К обеспечению действенных механизмов многостороннего скоординированного сотрудничества в этой сфере призывали многие лидеры, отмечавшие практическую важность соблюдения международных медико-санитарных правил и мандата ООН и ее агентств по повышению эффективности Всемирной организации здравоохранения. Вопрос лишь в том, как и в какой степени эти заявления и пожелания будут обеспечены механизмами совместных действий и найдут практическое отражение в современной реальности и в постпандемических процессах перезагрузки международных отношений и формирования нового мирового порядка.

Практическая значимость “мягкой силы” особенно возрастает в условиях обострения глобального коронавирусного кризиса, когда реальные проблемы требуют действенных и быстрых ответов, а не бесконечного нарратива об “общих ценностях”. “Нужны не линейные подходы, а постоянное кризисное управление, причем упреждающего характера. Исполнительская близорукость, управленческий автопилот в постоянно меняющейся среде – рецепт провалов. Инерция, боязнь изменений, отсутствие смелости и системного видения приводят к запаздыванию в оценке рисков и утрате возможностей их купирования”[31 - Дынкин А., Телегина Е. Пандемия и посткризисный мир. С. 7.].

Логику западного, прежде всего американского, подхода к рассматриваемой проблематике экономист К. Ремчуков определяет так: кризис глобализации – экономический национализм/ эгоизм – использование санкций как рычага давления на решения отдельных стран – необходимость самостоятельно развивать стратегически важные отрасли как основу суверенитета и обороноспособности – сохранение для этих целей потенциала лучших конкурентоспособных компаний и отраслей.

К. Ремчуков фиксирует внимание на том, что пришел логический конец тридцати годам яростной апологии экономикофинансовой глобализации как способа достижения глобальной эффективности производства и потребления. Глобализации, которая предполагала, что ее главным бенефициаром всегда будут западные компании, прежде всего ТНК. “Глобализация с предопределенным пулом победителей завершилась”. Причем именно с трампизмом связано начало реализации доктрины геополитически ограниченного суверенитета, “сутью которого является отрицание прав независимых государств на обладание геополитическими интересами и предпочтениями, не согласованными с интересами Соединенных Штатов”[32 - Ремчуков К. Доктрина геополитически ограниченного суверенитета и отказ от основ глобализации // Независимая газета. 31.05.2020. URL: https://www.ng.ru/ideas/2020-05-31/l_7874_doctrine.html (дата обращения: 01.03.2021).].

Примечательно, что оценки степени влияния на геополитику, точнее – геополитических последствий кооронавирусного кризиса, варьируются в самом широком диапазоне: от максимально конкретизированных представлений до самых широких прогнозных обобщений. Так, в анализе В. А. Никонова систематизированы 42 (!) геополитических последствия пандемического кризиса для человечества[33 - См.: Никонов В. А. Геополитика и антропология коронавируса: 42 последствия для человечества // Официальный сайт Вячеслава Никонова. 06.07.2020. URL: https://v-nikonov.ru/favorites/194750/ (дата обращения: 18.03.2021).]. Выделим наиболее важные из них, имеющие непосредственное отношение к стержневым проблемам нашего исследования:

– мировая система становится более фрагментированной;

– деглобализация. Пандемия ускорила уже шедшие процессы возвращения в собственную государственную скорлупу;

– растущая несостоятельность наднациональных структур;

– дальнейшее проседание сверхдержавного статуса Соединенных Штатов;

– кризисные процессы в интегрированной Европе и проседание Запада в целом;

– век Азии наступит раньше, чем многие думали, если уже не наступил;

– трансатлантическая солидарность оказалась под вопросом;

– стремление США и Запада усидеть наверху будет стимулировать политику подавления альтернативных центров силы, одним из которых, безусловно, является Россия;

– укрепление государств и государственности, возрастание значимости государственного суверенитета и суверенность государств;

– хорошо организованные и сплоченные общества проявили себя гораздо лучше, чем атомизированные.

“Вакцинная дипломатия” издавна была эффективным инструментом гуманитарного влияния государств в мире. Изобретение вакцин для борьбы с оспой, еще в конце XVIII века, холерой, полиомиелитом, эболой и др. повышает престиж, авторитет и международную репутацию государств, в которых велись эти научные разработки. Коронавирусная пандемия вызвала к жизни “вакцинную дипломатию 2.0”, которая теряет свое классическое толкование и значение, становясь политизированной и даже ангажированной. На Западе происходит некая перезагрузка смыслов: «уход от вакцины как элемента гуманитарной помощи к вакцине как способу манипуляции общественным мнением, инструменту “мягкой силы”, рычагу воздействия на международные организации и государства»[34 - Табаринцева-Романова К. Дипломатия вакцины 2.0 ?? РСМД. 10.12.2020. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/ columns/riacdigest/diplomatiya-vaktsiny-2-О/ (дата обращения: 01.03.2021).].

В условиях пандемического кризиса резко возросла конкуренция потенциалов “мягкой силы” различных государств, связанная с новым геополитическим маркером – вакциной. Конечно, отмечается в аналитическом докладе МГИМО МИД России, государства будут взаимодействовать в борьбе с пандемией, “но не столько в логике интернациональной филантропии, сколько в логике статусной конкуренции. Оказывающий помощь повышает свой престиж” (и, добавим, международную репутацию. – М. Н.). “Первенство в разработке вакцин от коронавируса и подтверждаемая готовность предоставить ее другим странам позволяют ей зарекомендовать себя технологическим лидером в наиболее актуальной области фармацевтики и биотехнологий”. Сама география распространения российских вакцин укажет (и уже указывает) на Россию как “лидера возвышающихся держав”. И это не только свидетельство успеха российских технологий, но и “символ нового качества российской внешней политики”[35 - Международные угрозы 2021. Геополитика после пандемии ?? Лаборатория анализа международных процессов. МГИМО (У) МИД России. Декабрь 2020. С. 26–27.].

Директор Французского института международных отношений Т. Гомар выделяет в пандемической ситуации две характерные особенности. Первая – несоответствие масштаба принимаемых мер числу жертв (по сравнению с прежними демографическими кризисами). Вторая – контраст между материальностью санитарных средств, необходимых для победы над эпидемией (больничные койки, маски, тесты и др.), и нематериальностью задействованных для ее преодоления средств политических (развитие коммуникаций, медиасреды, цифровых решений и проч.). “Кризис вписывается в контекст интеллектуального сотрудничества, соперничества и противостояния, иначе говоря – мобилизации, ориентирования и контроля умов, и конечной целью является насаждение определенных моделей управления и поведения”. В этом видится прямой отсыл к “мягкой силе” в ее кризисно актуализированном формате, в котором Т. Гомар отмечает кардинальное изменение: «Речь идет не столько о внедрении “общественных ценностей” на Востоке, сколько о распространении “азиатских ценностей” на Западе, где они прививаются с помощью новейших технологий». Первопричину этого изменения он видит в том, что на протяжении последних тридцати лет “западный модернизм вызвал отторжение и подталкивал к утверждению собственной идентичности у многих незападных стран”[36 - Гомар Т. Covid-19, или Конец эпохи цифровой невинности ?? Россия в глобальной политике. 09.11.2020. URL: https://globalaffairs.ru/articles/ konecz-epohi-czifrovoj-nevinnosti/ (дата обращения: 01.03.2021).].

Значимые геополитические последствия вакцинных успехов России как составной части ее “мягкой силы” отмечают в различных западных странах. Этому в огромной степени способствовал авторитетный медицинский журнал “Ланцет” (The Lancet), подтвердивший, что эффективность российской вакцины “Спутник V” составляет 91,6 %. Несмотря на откровенное политическое противодействие ей на Западе, в апреле 2021 г. применение “Спутника V” было разрешено в 60 странах. “То, что некогда было космической гонкой между Советским Союзом и Западом, – утверждает американское издание, – теперь необходимо рассматривать как вакцинное соперничество. Сегодня вакцины используются в качестве инструмента внешней политики наряду с преференциальными торговыми соглашениями и стратегическими союзами, и западным союзникам необходимо относиться к ним именно так”[37 - B?lay К. Sputnik V: From Space Race to Inoculation Competition // The Medium. 12.03.2021. URL: https://medium.com/centre-for-international-and-defence-policy/sputnik-v-from-space-race-to-inoculation-competition-7f3550706d4f (дата обращения: 23.03.2021).]. Ускоренную, с опережением в сравнении с другими странами, разработку и запуск в масштабную серию вакцины “Спутник V” глава постоянного комитета по вакцинации при правительстве Германии в одном из своих интервью назвал “очень умным решением”. И, что примечательно, далекая от симпатий к России английская The Times сочла необходимым перепечатать это интервью в полном объеме[38 - See: The Times. 11.03.2021.]. Если не так давно разговоры о коронавирусной вакцине вызывали насмешки в официальных кругах США, отмечала американская газета The Washington Post, «то теперь “Спутник V”, названный в честь первого в мире спутника, начинает выглядеть так, как будто это может стать историей успеха в международном масштабе»[39 - Tharoor I. Did we underestimate Russia’s vaccine? // The Washington Post. 10.02.2021. URL: https: / / www.washingtonpost.com/world/2021 /02/10/ russia-sputnik-vaccine-underestimated/ (дата обращения: 01.03.2021).].

Точкой невозврата названа коронавирусная пандемия в докладе британского исследовательско-аналитического агентства The Economist Intelligence Unit, посвященном перспективам мировой политики и международных отношений в постковидный период. В докладе просчитываются те основные тенденции, которые, по мнению авторов, станут определяющими после преодоления коронавирусного кризиса. Прогнозируется расширение мировой дезинформационной войны; ускорение перебалансировки глобальной экономической мощи с Запада на Восток; усиление Китая как глобального игрока; уменьшение глобального лидерства США; ослабление Евросоюза из-за неспособности обеспечения общеевропейской мобилизации в борьбе с пандемией; выигрыш развивающихся стран – России, Турции и Ирана[40 - See: The Economist Intelligence Unit. 12.05.2020.].

В условиях глобального коронавирусного кризиса особое геополитическое звучание приобретает гуманитарная и гуманистическая составляющая “мягкой силы” – зафиксированная в ныне действующей Концепции внешней политики России задача формирования ценностной основы совместных действий на мировой арене, опоры на общий духовно-нравственный знаменатель, включая такие принципы и понятия, как справедливость, достоинство, честность, милосердие. Но, к сожалению, эта установка входит в явное противоречие с нынешней коронавирусной действительностью. А может ли вообще духовно-нравственный знаменатель стать стержневой опорой действий в современной остросюжетной мировой политике?

Вопрос скорее риторический, на который нет и быть не может универсального ответа. В нем тесно переплетаются все проблемно-экзистенциальные узлы мировой политики и международных отношений, своими корнями уходящие в извечные социально-философские дихотомии добра и зла, морали и политики, войны и мира.

Здесь срабатывает целый комплекс факторов, связанных непосредственно с особенностями динамики глобальной политики, которые определяются, по мнению аналитиков: 1) идеологическими системами и религиями; 2) политическим сознанием данного исторического периода, этапа (включающим в разных пропорциях уроки практического опыта, образование, а также расхожие истины и предрассудки своего времени); 3) пониманием участниками политического процесса своих интересов (которое может в разной степени определяться факторами как прагматическими, так и чуждыми всякой прагматике); 4) текущим состоянием политико-эмоциональной сферы мирового политического процесса[41 - Мир 2035. Глобальный прогноз ? под ред. акад. А. А. Дынкина; ИМЭМО им. Е. М. Примакова РАН. М.: Магистр, 2017. С. 23.].

Сама международная жизнь во всех ее неожиданностях и противоречивых проявлениях подтверждает правоту тех, кто убежден в необходимости проводить в политике различие между практической целесообразностью и нравственно допустимым. Способность обеспечивать такое различение и делает политику “искусством возможного”, требующим от всех вовлеченных сторон способности и готовности идти на компромисс. Достижение приемлемого для всех сторон компромисса требует интуиции, воображения, опыта и умения. Политики зачастую оказываются перед дилеммой – либо принимать непопулярные и жесткие меры, которые не выдерживают критики с точки зрения гуманизма и морали, либо оказаться перед перспективой еще более усугубить ситуацию. Именно в такой политико-логической плоскости анализирует эту и другие неизбежные дилеммы К. С. Гаджиев, характеризуя политику баланса сил, которая учитывает их динамическое соотношение, зависящее от игры всех его слагаемых. Выдвигая сколько-нибудь ответственные моральные оценки и суждения, нельзя не учитывать их контекст и возможные последствия. Важно иметь в виду, что “международно-политическая система – это пространство, где складывается компромисс между насилием и жертвенностью, между организующими и дезорганизующими принципами, между порядком и беспорядком, сущего и должного, реального и идеального”[42 - Гаджиев К. С. О пользе и ущербности “универсальных ценностей”/? Мировая экономика и международные отношения. 2008. № 5. С. 23–24.].

Но главным приоритетом внешнеполитической стратегии России остается защита ее национальных интересов в любых контекстах мировой политики и международных отношений. Поэтому, считает он, неправомерна сама постановка вопроса в форме противопоставления морали и политики. В реальной действительности последняя реализуется в поле пересечения власти и морали: “Здесь особенно важно не допустить перехлеста в какую-либо одну сторону: профессионализма в ущерб нравственности и, наоборот, нравственного начала в ущерб профессионализму, или же подчинение императивов права императивам нравственности, и наоборот”[43 - Там же. С. 22.].

В рамках рассмотрения “мягкой силы” как ресурса мирового лидерства Дж. Най, расставляя концептуальные акценты в процессе принятия решений президентами США через призму морали и этики, в своей последней книге “Имеет ли мораль значение? Президенты и внешняя политика от Рузвельта до Трампа” (Do Morals Matter? Presidents and Foreign Policy from FDR to Trump) во главу угла своего анализа поставил специфическую сложность конкретной ситуации и вероятность непредвиденных последствий ее развития. Благоразумие во внешней политике является добродетелью, а небрежная оценка и безрассудный риск часто приводят к аморальным последствиям. Он ссылается на мнение Г. Киссинджера, утверждающего, что “расчеты на силу без нравственного измерения превратят любое несогласие в испытание силы. Моральные предписания без заботы о равновесии, с другой стороны, склонны либо к крестовым походам, либо к бессильной политике, заманчивой вызовами; либо к крайним рискам, угрожающим взаимосвязям самого мирового порядка”. В будущем, подчеркивает Дж. Най, решающее значение будет иметь стратегия, правильно реагирующая на новые технологические и экологические изменения, киберугрозы, искусственный интеллект, изменение климата и пандемии. Судить о моральной политике необходимо только с учетом конкретных действий, мотивов, используемых средств и их последствий. Он отметил, что, несмотря на вынужденное временное стремление международного сообщества к самоизоляции, взаимозависимость государств только нарастает. “В мире, где границы становятся всё более прозрачными для всего – от наркотиков до инфекционных заболеваний и терроризма, государства должны использовать мягкую силу для развития сетей и создания международных институтов и режимов для решения общих угроз и вызовов”[44 - Интервью с Джозефом Найем. В мире растущей сложности самые взаимосвязанные страны являются самыми мощными ?? Central Asian Analytical Network. 19.08.2020. URL: https://www.caa-network.org/archi-ves/20368 (дата обращения: 15.04.2021).].

Таким образом, сама жизнь с ее противоречиями, сложностями и неожиданностями актуализирует проблемы концептуализации “мягкой силы”, баланса между ней и “жесткой силой”, специфической разновидностью которой стала так называемая “острая сила” (sharp power). Это понятие впервые было введено в политологический и международно-политический оборот в конце 2017 г. К. Волкером и Д. Людвиг – авторами доклада Национального фонда в поддержку демократии, учрежденного Конгрессом США. Отсюда его четко профилированная идеологическая, политическая и информационная направленность. “Острая сила” проецируется целевым образом на авторитарные режимы, под которыми подразумеваются прежде всего Китай и Россия. Им приписывается стремление распространять свое влияние на внешнем геополитическом контуре не при помощи “мягкой силы”, т. е. увеличения собственной привлекательности и убеждения в этом населения и элит других стран, а за счет базовых взаимосвязанных компонентов “острой силы” – подрывной деятельности, запугивания и давления. Между тем оценочное восприятие “острой силы” на Западе далеко не однозначно положительное. С критикой такого упрощенного подхода выступил сам Дж. Най, стоящий у истоков “мягкой” и “жесткой” силы, по аналогии с которыми возник термин “острая сила”. Суть его критики в том, что инструменты “острой силы” могут использоваться “не только авторитарными, но и демократическими режимами”.

Отсюда – практико-политическая значимость феномена “умной силы” как взаимосвязанной целостности различных компонентов: культурно-гуманитарных, цивилизационных, социально-политических, экономических, военных и т. д.




Глава II

Базовые концепты “мягкой силы” и особенности ее концептуализации в России


Развитие современных мирополитических процессов чрезвычайно актуализирует ресурсные возможности применения “мягкой силы” в глобальной политике. На совещании с российскими послами и постоянными представителями при международных организациях в июле 2012 г. президент России В. В. Путин особо отметил, что «традиционные, привычные методы международной работы освоены нашей дипломатией достаточно хорошо, если не в совершенстве, но по части использования новых технологий, например так называемой “мягкой силы”, безусловно, есть над чем подумать».

Государственный переворот на Украине, интернационализация украинского кризиса, санкционное давление Запада на Россию и ее контрсанкции, кризисное развитие событий на Ближнем Востоке в беспрецедентной, пожалуй, степени выявили значение проблемы концептуальной соотнесенности и практического использования инструментария “мягкой” и “жесткой” сплыв мировой политике, ставя экспертно-политологическое сообщество и дипломатию нашей страны перед необходимостью уточнения ее сущностного содержания и потенциальных перспектив.

Эта проблемная тема – в обновленно-укрупненном формате, с учетом нынешних геополитических реальностей, резкого обострения международной обстановки – стала одной из центральных в выступлении В. Путина на аналогичном совещании в МИД России 30 июня 2016 г. Президент подчеркнул, что многообразие и сложность международных проблем, вызовы и угрозы, с которыми сталкивается Россия, “требуют постоянного совершенствования нашего дипломатического инструментария в политической, экономической, гуманитарной и информационной сферах”. И далее: “Наши дипломаты, конечно, понимают, насколько важна сегодня борьба за влияние на общественное настроение, на общественное мнение. В последние годы мы много занимаемся этими вопросами, однако в условиях настоящей информационной атаки, развязанной некоторыми нашими так называемыми партнерами против нашей страны, встает задача еще более нарастить усилия на данном направлении”[45 - Выступление Президента Российской Федерации В. В. Путина на восьмом совещании послов и постоянных представителей Российской Федерации, Москва, МИД, 30 июня 2016 г. // Официальный сайт МИД России. URL: http://www.mid.ru/web/guest/ sovesanie-poslov-i-postoannyh-predstavitelej-rossijskoj-federacii-30-iuna-l-iula-2016-g./-/ asset_publisher/sznBmO7t6LBS/content/id/2338996].

“Мягкая сила” существенно расширяет привычный коридор внешнеполитических возможностей государств. Особое значение она приобретает в новых – санкционных – условиях перехода Запада от конкурентно-партнерского сотрудничества с Россией к конфликтному соперничеству на мировой арене. Так, в сценарии одних из самых масштабных за последнее десятилетие маневров НАТО “Соединение трезубца – 2015” подчеркивалось, что они помогут альянсу отточить умение использовать “мягкую силу” и публичную дипломатию, а также действовать в контролируемой и враждебной медиасреде. По словам заместителя генсека НАТО А. Вершбоу, учения призваны продемонстрировать “способность НАТО отвечать на все виды угроз – от обычных боевых действий до гибридной войны и вызовов пропаганды”[46 - Цит. по: Независимая газета. 2015. 21 окт.].

Сегодня перед нашей страной со всей остротой стоит задача найти оптимальные формы применения “мягкой силы”, учитывающие как международный опыт, так и национальную специфику с опорой на зарекомендовавшие себя информационно-коммуникационные, гуманитарные и другие методы и технологии. Это тем более важно, что, по словам С. В. Лаврова, выступавшего в рамках “Правительственного часа” в Совете Федерации 18 декабря 2013 г., «мы начинаем осваивать инструменты “мягкой силы”, в том числе на европейском направлении, гораздо позже, чем собственно изобретатели этих инструментов – наши западные партнеры»[47 - ht tp: ? ? russiancouncil.ru ? imner ??id4=287 8 # top]. А К. И. Косачев, который в свое время вплотную занимался этой проблематикой в качестве руководителя Россотрудничества, оценочно конкретизируя задействованный ресурс отечественной “мягкой силы”, с сожалением констатировал: “КПД наших усилий невелик и больше тратится на сохранение того, что есть, без количественного прироста и качественной отдачи”[48 - Косачев К. И. Не рыбу, а удочку. В чем особенности “мягкой силы” России ?? Россия в глобальной политике. 2012. № 4. С. 52.]. Особенно наглядно это проявилось в связи с кризисным развитием ситуации на Украине[49 - Государственный переворот 2014 г. на Украине стал важной вехой глобальной дестабилизации. Активизация практического интереса США и стран Запада к Украине в период серьезной мировой рецессии (последствия кризиса 2008–2009 гг.) была обусловлена растущей проблемой ограниченности рынков сбыта, обострения глобальной конкуренции США с Китаем и геополитической конкуренции США с Россией на постсоветском пространстве. Западу было необходимо переориентировать на себя вектор геостратегических приоритетов Украины (второго по экономическому потенциалу постсоветского государства, ключевого геополитического “медиатора” в Восточной Европе), ослабить ее включенность в евразийское пространство, потенциал ее интеграции с Россией и КНР. См.: Лапкин В. В., Пантин В. И. Глобальная политико-институциональная динамика в условиях дестабилизации миропорядка (на примере стран ЕС и России) ?? Полис. Политические исследования. 2020. № 4. С. 57.]. Характеризуя масштабы использования там “мягкой силы” Россией и Западом и отмечая, что по линии Россотрудничества делалось всё зависящее “в пределах имеющихся ресурсов и компетенций”, он подчеркнул: “Однако это несравнимо с тем, что столь долго и планомерно вкладывали в Украину Евросоюз и США, обращаясь с важными – в том числе идеологическими – посылами непосредственно к обществу, к украинским СМИ и НПО, к экспертным кругам, к молодежи в существенно большей степени, чем к властям или бизнес-структурам. Это гигантские ресурсы, затраченные на массированный стратегический сев, который дал свои мощные всходы в виде того же евромайдана”[50 - Косачев К. И. ЕС и США вложили в идеологию на Украине гигантские ресурсы ?? Взгляд. Деловая газета. 2014. 13 марта. URL: http://www. vz.ru/news/2014/3/13/676829.html].

Главный редактор журнала “Россия в глобальной политике”, научный директор Международного дискуссионного клуба “Валдай” Ф. Лукьянов рассматривает ситуацию с “мягкой силой” в нашей стране в контексте конкуренции идей и ценностей, которая всё чаще напоминает ему “мягкую” гонку вооружений. Если речь заходит о слабостях российского внешнеполитического арсенала, констатирует он, все комментаторы – и доброжелательные, и не очень – сходятся в одном: дефицит “мягкой силы”. “Проблема не раз признавалась и официально, правда, систематической работы по ее решению не получалось – ни тогда, когда нанимали специальные иностранные компании, ни тогда, когда пытались активизировать работу государственных учреждений”[51 - Лукьянов Ф. Сила мягкость ломит: в чем слабость внешней политики России // Forbes. 2015. 28 авг. URL: http:// www.globalaffairs.ru/ redcol/17658].

При этом проблемное поле “мягкой силы” “вспахано” российской наукой и экспертным сообществом весьма основательно. В нашей стране ей посвящено большое количество публикаций, как научных, так и публицистических, защищены диссертации разного исследовательского уровня и достоинства, но все они, как правило, базируются на концептуальных построениях американского ученого и политика Дж. Ная[52 - Дж. С. Най, чье имя отождествляется с концепцией “мягкой силы”, не только один из авторитетных и влиятельных политических аналитиков США, но и известный политический практик, занимавший в разное время такие ответственные посты в американской администрации, как: помощника заместителя государственного секретаря по вопросам поддержки безопасности, науки и технологии, председателя группы Национального совета безопасности по вопросам нераспространения ядерного оружия, председателя Совета по национальной разведке, заместителя министра обороны по вопросам международной безопасности, представителя США в Консультационном совете по вопросам разоружения при Генеральном секретаре ООН.], изложенные им в основном в статьях и особенно в книге 2004 г. «“Мягкая сила”. Как добиться успеха в мировой политике», которая стала политическим бестселлером и классикой внешнеполитических рекомендаций.

Дж. Най относится к тем концептуалистам-первопроходцам, чьи идеи, мысли, взгляды, оформленные в определенную теоретическую систему, оказались востребованными в большой международной политике. О широком резонансе, который они вызвали в научно-экспертных и политических кругах США, свидетельствует тот факт, что вскоре после публикации этой книги Най вошел в рейтинговую десятку наиболее влиятельных в стране интеллектуалов в области международных отношений[53 - Некоторые авторы несколько даже преувеличивают, на наш взгляд, политический вес Дж. Ная, считая его “одним из наиболее влиятельных политологов, авторитет которого выше, чем у, например, более известных Фрэнсиса Фукуямы, Збигнева Бжезинского или Генри Киссинджера” (Рогозин А. Коммерческий пиар и политические технологии ?? Агентство политических новостей. 2008. 22 окт. URL: http:?/www.apn.ru/publications/ article20896.htm)].

С тех пор взгляды Дж. Ная претерпели определенную эволюцию; изменения, дополнения и новые акценты нашли отражение в его книге 2011 г. (в русском переводе “Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век” вышла в 2014 г.).

В работе, которую вы держите в руках, предпринимается попытка проследить динамику этих изменений в рамках сопоставительного анализа идей в указанных книгах и других публикациях Дж. Ная, что позволит обозначить некоторые особенности проблемного поля “мягкой силы” в новой геополитической реальности, учет которых может быть полезен как в повседневной внешнеполитической практике, так и в разработке новых положений международной стратегии нашей страны.

Аналитическое осмысление проблематики “мягкой силы” исходно осложняется различиями в трактовках, которые касаются прежде всего:

– вариантов перевода с английского языка на русский термина soft power,

– содержания (значения) и употребления этого термина и каждого из составляющих его слов;

– соотношения категории “мягкой силы” с родственными категориями (среди основных – имидж государства и страновой

бренд, а также различные виды деятельности, способствующие их формированию: публичная дипломатия, международная пропаганда и т. д.) и, как следствие, различия дисциплинарных подходов к осмыслению данного феномена;

– подходов к измерению “мягкой силы” и факторов, их определяющих;

– инструментов обретения “мягкой силы” и самой возможности такого обретения посредством сознательной целенаправленной деятельности;

– причин дефицита “мягкой силы” у России и отношения к самому факту такого дефицита[54 - См.: Паршин П. Б. Проблематика “мягкой силы” во внешней политике России // Перспективы. URL: http://www.perspektivy.info/book/ problematika_magkoj_sily_vo_vneshnej_politike_rossii_2014-03-03.htm (дата обращения: 01.03.2021).].

Исходная проблема в понимании “мягкой силы”, ее ресурсов и потенциала – адекватность, точность перевода, что чрезвычайно важно в теоретическом и практико-политическом плане. Существующие терминологические разночтения сказываются, естественно, на понятийном аппарате и на понимании содержательного наполнения: особенности перевода расширяют или сужают, дополняют или специфицируют те или иные составляющие “мягкой силы”, создавая предпосылки для разнообразия ее интерпретационных версий. По-прежнему актуален призыв Декарта: “Определяйте значения слов, и вы избавите мир от половины заблуждений”.

В понятии soft power оба слова – по отдельности – несут самостоятельную нагрузку. Те, кто переводят power как “власть”, неизбежно сталкиваются с противоречием, то есть вместо “мягкой силы” возникает некая “мягкая власть”, что “рождает ассоциацию с “рыхлой”, “слабой”, “податливой” властью, что не соответствует смыслу и сути этой власти. Поэтому soft переводится с иным акцентом – словом “гибкая” и появляется новое понятие “гибкая власть”[55 - См. предисловие переводчика к русскому изданию книги “Гибкая власть. Как добиться успеха в мировой политике” (М., 2006. С. 12).]. Здесь явно ощущается опасение, будто “мягкая сила” есть слабая сила. Не этим ли объясняется, в частности, замечание других политологов о “не совсем корректном переводе русскоязычного издания”[56 - Филимонов Г. Культурно-информационные механизмы внешней политики США. М.: РУДН, 2012. С. 30.].

Гибкость власти – это исходный импульс любой грамотной политики – как внутренней, так и внешней. Так что содержательно-терминологически, с точки зрения перевода, эта новация весьма относительна. Еще в XVIII веке французский философ-моралист Люк де Клапье де Вовенарг сформулировал весьма точную политическую максиму: “предел хитроумия – умение управлять, не применяя силы”. К тому же акцент на слово “власть” вызывает и другие ассоциации, связанные, например, с русским выражением “власть употребить”, далеким от сути “мягкой силы”. Власть – всегда насилие. Бывает, конечно, и ограниченное, в мягких формах, но не они определяют его стержневой смысл. Русская языковая специфика такова, что слово “власть” воспринимается в контексте жестко выраженных императивных коннотаций, слабо согласующихся с “мягкой силой”. Обратимся к первоисточнику. Реагируя на различные интерпретационные версии базового смысла, исходно заложенного им в понятие power, Най вновь предупреждает – уже в книге 2011 г.: ошибочно думать о силе как “силе над”, а не “силе с” другими[57 - См.: Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. М.: ACT, 2014. С. 161.]. Нельзя абстрагироваться от уточнения, к которому прибегает Най в примечаниях к той же книге: сила предполагает причинную обусловленность и подобна слову “заставить”. Поэтому отнюдь не единичны в нашей стране трактовки смысловых значений “мягкой силы”, которые характеризуют ее как гибкость, пластичность, ненавязчивость, эфемерность, хрупкость, соблазнительность и даже женственность[58 - См.: Русакова О. Ф. Концепт “мягкой” силы (soft power) в современной политической философии ?? Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук. 2010. Вып. 10. С. 173.].

Иногда русский перевод “мягкой силы” обосновывают социально-психологическими особенностями народа той или иной страны, характером восприятия им окружающего мира. Так, считается, например, что американскому пониманию ближе смысл “разумная сила”, то есть стратегия внешнеполитического влияния, ориентированная на применение силы “с умом”. Китайской политико-лингвистической интерпретации этого понятия больше подходит перевод “мудрая сила”, отражающий сдержанность китайской дипломатии, конфуцианские корни стратегической культуры КНР. В малых и средних европейских странах “мягкая сила” прямо отождествляется с “умной силой” как синоним эффективности, оптимального соотношения ограниченных ресурсов внешнеполитического влияния и дипломатических достижений. Для Европейского союза, с учетом его структурно-интеграционных особенностей и внутренних проблем, более адекватным выглядит вариант “собранная, скоординированная сила”[59 - См.: Чихарев И. “Умная мощь” в арсенале мировой политики ?? Международные процессы. 2011. № 1. С. 93.].

Таким образом, в отношении “мягкой силы” исходно создалась очень непростая понятийно-терминологическая ситуация, допускающая не совсем совпадающие переводческие версии. И здесь, разумеется, нет каких-либо волюнтарных языковых передержек. Налицо неоднозначность смыслового содержания обоих компонентов понятия “мягкая сила” в самом английском оригинале, создающая предпосылки для использования в русском переводе слов, которые являются не эквивалентами соответствующих английских лексем, а вербальными инструментами авторских интерпретаций идей Дж. Ная. Эти интерпретации, с одной стороны, привносят не предусмотренные в оригинальной концепции смысловые компоненты, а с другой – приводят к утрате тех смысловых связей, которые имеет английское слово power, а в значительной степени также и русское слово “сила”[60 - См.: Паршин П. Б. Проблематика “мягкой силы” во внешней политике России // Перспективы. URL: http://www.perspektivy.info/book/ problematika_magkoj_sily_vo_vneshnej_politike_rossii_2014-03-03.htm (дата обращения: 01.03.2021).].

С точки зрения М. Е. Швыдкого, “мягкой силы” как понятия не существует. “Если мягкая, то не сила, если сила, то уже не мягкая… Джозеф Най во многом слукавил”[61 - Михаил Швыдкой: “Моя задача предъявить миру то новое, что рождается в России” // Международная жизнь. 31.01.2018. URL: https:// interaffairs.ru/news/show/19248 (дата обращения: 01.03.2021).]. Негативное отношение к самому термину “мягкая сила” высказал Е. Примаков, возглавивший Россотрудничество в 2020 году. Он объясняет это тем, что “мягкая сила” всегда говорит о чем-то с позиции силы так или иначе. “Это навязывание чего-то, а мы не хотим ничего навязывать. Мы транслируем дружбу, добрососедство, наши ценности. Мы считаем, что они довольно консервативны, что хорошо в мире, который сейчас трясет демонстрациями, кампаниями, неуверенностью в себе, поиском новой идентичности. Россия постепенно становится таким большим материком адекватности, поэтому и интерес к нам растет”[62 - Примаков Е. О “мягкой силе”, бренде президента и бессмысленной показухе // РСМД. 13.07.2020. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments ? comments ? o-myagkoy-sile-brende-prezidenta-i-bessmyslennoy-pokazukhe/ (дата обращения: 01.03.2021).].

Но в любом случае адекватность перевода концептуальному первоисточнику – конечно же, вопрос для специализированных обсуждений, в ходе которых можно было бы свести к минимуму терминологические, а значит, и понятийные разночтения.

Смыслообразующие особенности понятий в трактовке такого тонкого концептуалиста, как Дж. Най, имеют важное практико-политическое значение. В доктринальных внешнеполитических документах, где нюансы никогда не бывают второстепенными, вряд ли корректно использовать слово “власть”, которая все-таки ассоциируется преимущественно с “жесткой силой”. Не потому ли, несмотря на разнообразные и по-своему аргументированные варианты перевода, в Концепцию внешней политики России 2013 г. впервые вошло именно понятие “мягкая сила”?

Но дело не только в терминологии. Для разночтения или акцентированного выделения той или иной стороны “мягкой силы” есть изначальные объективные основания. Дж. Най разрабатывал ее не с нуля, ему удалось привести к единому знаменателю комплекс различных идей, мыслей, внешнеполитических положений. При этом он высоко отзывается о трудах американских политологов, аналитиков, чьи концептуальные соображения он использовал в своей работе. Выражая благодарность своему другу Роберту О. Кеохейну, очистившему металлической щеткой хорошей критики шлак его первых черновых записей каждой главы, Най писал, что они оба были соавторами такого количества книг и статей, что он уже и не знает, кому больше принадлежат его мысли, “действительно мне или ему”[63 - Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 380–381.].

Но за этой сугубо персонализированной благодарностью в абсолютно незаслуженной тени остались те известные философы и социологи из разных стран, чья аналитическая причастность – прямая или опосредованная – к концептуальным первоистокам “мягкой силы” осязаемо просматривается в работах самого Ная.

Социально-философские и политико-философские основания “мягкой силы” как концепта систематизированы в следующей таблице[64 - См.: Емельянова Н. Н. “Мягкая сила” как концепт: критический анализ ?? Международная аналитика. 2018. № 3. С. 11–12.]:

То, что Най опирался на разнообразный концептуальный опыт своих коллег и предшественников, естественным образом наложилось на обобщенное понимание “мягкой силы” российскими учеными и экспертами. Так, определенная часть философского сообщества, непосредственно связанная с профильным осмыслением “мягкой силы”, рассматривает ее в рамках дискурсов, конкурирующих между собой за форматирование общественного сознания и научного знания, за утверждение в когнитивной сфере в качестве главной, основополагающей, той или иной модели интерпретации. Сторонники осмысления “мягкой силы” с такого философско-методологического угла, констатируя наличие множества трактовок категории “концепт”, фиксируют неизбежную смысловую отстройку концепта от понятия и идеи. В практическом плане это означает естественное появление многих авторов-интерпретаторов, которые наделяют концепт новыми смыслами[65 - См.: Русакова О. Ф., Русаков В. М. Дискурсы и концепты “мягкого” влияния в современном гуманитарном знании ?? Вестник НГУ. Серия: Философия. 2012. Т. 10. Вып. 3. С. 161–162.]. Что, собственно, и произошло с понятием “мягкая сила” в трактовке Дж. Ная.

Но интерпретационные “обогащения”, нюансы и оттенки в толковании “мягкой силы” при переносе их непосредственно в практическую плоскость внешней политики и международных отношений, где оценочные параметры играют первостепенную роль, нередко чреваты выводами, не учитывающими в должной мере глубину и сложность современных мирополитических процессов, особенности сдержек и противовесов в мировой политике, наконец, гигантские геополитические сдвиги XXI века. Так, некоторые исследователи ошибочно полагают, что в эпоху глобализации и усиления геополитической конкуренции инструментарий “мягкой” силы стал рассматриваться политиками и теоретиками в качестве важного ресурса внешнеполитической мощи только стран, “претендующих на статус мирового центра или полюса власти”[66 - См., например: Русакова О. Ф. Указ. соч. С. 183.]. Но это противоречит очень важному тезису самого Ная, который настаивает на том, что страны могут обладать политической привлекательностью, которая больше, чем их военный или экономический вес, так как их национальные интересы подразумевают наличие привлекательных целей, например таких, как экономическая помощь или участие в мирном процессе. В качестве примера он приводит Финляндию, которая в большей степени подпитывалась “мягкой силой”, и Норвегию, за последние десятилетия участвовавшую в проведении мирных переговоров на Филиппинах, на Балканах, в Колумбии, Гватемале и на Ближнем Востоке, а также Польшу, правительство которой решило послать войска в послевоенный Ирак не только для того, чтобы добиться благосклонности США, но и создать более позитивный образ Польши в мире[67 - See: Nye J. S. Jr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. N. Y.: Public Affairs, 2004. P. 36–37.]. И позднее, возвращаясь к этой теме, Най вновь подчеркивает: «Вполне вероятно, что некий изощренный противник (такой, как малая страна, имеющая ресурсы для ведения кибервойны) решит, что может шантажировать большие государства. Существует также перспектива нанесения киберударов “независимыми” или “свободными гонщиками”, поддерживаемыми государством»[68 - Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 202.].

Более того, некоторые российские политологи вообще исходят из того, что «для небольших государств “мягкая сила” – это синоним эффективности соотношения ограниченных ресурсов влияния и дипломатического успеха, а также инновационности, экологичности и т. д.»[69 - Смирнов А. И., Кохтюлина И. Н. Глобальная безопасность и “мягкая сила 2.0”: вызовы и возможности для России. М.: ВНИИгеосистем, 2012. С. 20.]. Взвешенно, с учетом множества значимых факторов подходит к этому вопросу М. М. Лебедева. Подобно тому, считает она, как “мягкая сила” представляет собой деятельность, направленную на то, чтобы сделать нечто привлекательным для другого (навязывание и обман противоречат самой идее “мягкой силы”), ресурс выступает лишь в качестве потенциала влияния. Поэтому наличие ресурсов еще не обеспечивает политического влияния. “Ресурсом надо еще умело воспользоваться, чтобы из потенциала влияния он превратился в ресурс влияния. Хотя само наличие ресурсов, безусловно, дает преимущества перед другими на мировой арене”[70 - Лебедева М. М. Ресурсы влияния в мировой политике ?? Полис. 2014. № 1.С. 103.]. Она обоснованно предупреждает против жестко-профилированного разграничения “мягкой” и “жесткой силы”. На самом деле та или иная сфера не может быть априори отнесена к определенной “силе”. Так, привлекательная модель экономического развития является “мягкой силой”, в то время как применение экономических санкций – “жесткой силой”. Более того, “жесткая сила” может быть привлекательна и в этом смысле восприниматься в качестве “мягкой силы” третьей стороной. Например, военная мощь, победы над противником становятся неким эталоном действия для других, выступая в данном случае “мягкой силой”[71 - Лебедева М. М. “Мягкая сила”: понятие и подходы // Вестник МГИМО-Университета. 2017. № 3. С. 216.]. При этом она ссылается на опыт публичной дипломатии США, где в значительной степени наблюдаются отказ от модели взаимодействия “субъект – объект” и попытки выстраивания отношений по принципу “субъект-субъектной” модели. «Субъектность означает то, что противоположная сторона активна и может по-разному интерпретировать направленные на нее действия. Кроме того, противоположная сторона сама может применять инструменты “мягкой силы” в ответ»[72 - Там же. С. 219.].

Экстраполяция другого взгляда на роль “мягкой силы” в сферу мировой политики приводит к выводу, с которым никак нельзя согласиться, – что среди инструментов влияния не стоит рассматривать “внешнюю политику западных стран, так как она заведомо (?! – М. Н.) будет восприниматься критически со стороны как всего (?! – М. Н.) мирового сообщества, так и ближайших соседей, и степень влияния которой также будет, скорее всего, равна нулю”[73 - Леонова О. “Мягкая сила”: инструменты и коэффициенты влияния ?? Обозреватель – Observer. 2014. № 3. С. 27.].

Упрекая отдельных авторов в попытках «искусственно “натянуть” различные известные самостоятельные концепции (власти, психологии влияния, коммуникации, социального взаимодействия, территориального маркетинга) на концепт “мягкой силы”, которые на самом деле никакого прямого отношения к нему не имеют»[74 - Леонова О. Интерпретация понятия “мягкая сила” в науке ?? Обозреватель – Observer. 2015. № 2. С. 80.], эти исследователи сами сдвигаются к другой концептуально-методологической крайности, сводя “мягкую силу” всего лишь к “совокупности гуманитарных ресурсов страны”[75 - Там же. С. 88.].

Это в корне неверная, далекая от первоисточника констатация. Дж. Най неоднократно предостерегал против зауженного представления о “мягкой силе” в мировой политике. Он подчеркивал, что существует множество основных ресурсов “мягкой силы”, к которым относятся культура, ценности, легитимная политика, позитивная внутренняя модель, успешная экономика и профессиональная военная сила. Более того, это и такие ресурсы, как службы национальной безопасности, информационные агентства, дипломатическая служба и многое другое[76 - См.: Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 177.]. По Наю, “мягкая сила” включает, помимо культурно-гуманитарной составляющей, и политику, политические ценности и институты, и др. (см. его публикации). Культура, ценности и политика – не единственные источники “мягкой силы”, настаивает Най, отмечая, что экономические ресурсы тоже могут стать источником поведения как “мягкой”, так и “твердой” силы и подчас “в ситуациях реального мира трудно отличить, какая часть экономических отношений состоит из твердой силы, а какая – из мягкой”[77 - Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 154–155.].

В отмеченном выше подходе видится и другая методологическая нестыковка. С одной стороны, утверждается, что “мягкая сила” потому и является “мягкой”, что ее не надо применять и использовать: “Если ее применять, то это уже будет пропаганда и агитация”[78 - Леонова О. Интерпретация понятия “мягкая сила” в науке. С. 86.]. А с другой – при формулировании завершающего вывода подчеркивается: «Реализация (то есть осуществление, использование? – М. Н.) потенциала “мягкой силы” – это процесс трансляции гуманитарных ресурсов страны…»[79 - Там же. С. 88.]. Но, независимо от этого противоречия, здесь есть сущностный момент. Коль скоро нельзя говорить об использовании (а, собственно, почему?) “мягкой силы”, то тем самым ей отводится роль пассивного инструментария. А где же ее активное начало, благодаря которому она получила столь широкое распространение в мире? И как это соотносится с ее опорой на гражданское общество, о котором так много сегодня говорится?

Концептуально-методологическим противовесом такому взгляду на “мягкую силу” можно считать подход, предлагающий рассматривать ее в фокусе глобальных социально-политических, экономических и культурных процессов, формирующих новую, в корне отличную от предыдущих, систему мировой политики, где классические иерархические модели взаимоотношений между политическими акторами начинают уступать место сетевым структурам[80 - См.: Филимонов Г. Актуальные вопросы формирования стратегии “мягкой силы” во внешней политике Российской Федерации ?? Геополитический журнал. 2013. № 1. С. 25.].

Адекватная трактовка “мягкой силы” подразумевает использование привлекательного образа собственного государства и проводимой им политики; осуществление финансовой и экономической помощи населению стран, испытывающих трудности в силу природных, военных или гуманитарных катастроф, проведение доверительных переговоров, учитывающих интересы противоположной стороны; обращение к широкой мировой общественности напрямую, посредством массовой коммуникации и Интернета с целью донести собственную позицию; организацию культурных, научных и спортивных мероприятий, позволяющих людям различных стран лучше понять друг друга, проникнуться взаимоуважением и установить личные дружеские связи. Сюда же входят и обучение иностранных студентов, способных выступать в своей стране посланцами культуры страны пребывания; международный туризм, позволяющий ознакомиться с культурой и менталитетом посещаемой страны, и даже предоставление временной работы гастарбайтерам, экономически поддерживая их и их семьи[81 - См.: Петренко В. Ф., Митина О. В., Гладких Н. Ю. Психосемантика “мягкой силы” в геополитике ?? Социологические исследования. 2018. № 1. С. 40–41.].

Никто не ставит под сомнение необходимость использования культуры в качестве объекта и средства достижения основополагающих целей внешней политики государства, выражения его национальных интересов, создания благоприятного образа страны за рубежом. Но практические выводы, которые делают из этой очевидности отдельные авторы, несут на себе отчетливо выраженный отпечаток необоснованной парадоксальности; когда они подчеркивают, что культура, будучи одним из инструментов внешней политики государства, “может оказывать дестабилизирующее воздействие как на состояние международной системы в целом, так и на характер межгосударственных отношений в частности”[82 - Сидорова Е. А. Культурный фактор в отношениях России и Европейского союза ?? Вестник международных организаций. 2014. № 3. С. 69.].

Ряд серьезных теоретических проблем и пробелов, негативно отражающихся на возможностях прикладного анализа силовых взаимоотношений в целом на мировой арене и в приоритетном порядке – особенностей “мягкой силы”, отмечает Н. Юдин. Обобщая их, он выделяет следующие тенденции. Первая, наиболее фундаментальная из них выражается в существенном снижении общего уровня научной рефлексии проблематики силового взаимодействия, когда практически любая терминологическая новация (неважно, насколько методологически оправданная и обоснованная) воспринимается как имеющая право на существование самостоятельная концепция, а то и значимое теоретическое достижение. Вторая тенденция заключается в постоянном, ничем не ограниченном и методологически не оправданном расширении исследовательского поля за счет включения в него всё новых форм и видов социального взаимодействия, поиске всё более незаметных и изощренных форм (способов реализации, измерений) силы. Третья – связана с чрезмерной концентрацией исследований на описании и каталогизации форм ее реализации. Эта задача, полезная сама по себе, в настоящий момент имеет тенденцию подменять собой изучение собственно феномена силы. Отсюда берет начало парадоксальная ситуация, когда развитие исследовательского поля сводится к добавлению всё новых эпитетов (“мягкая”, “умная”, “острая”). Наконец, четвертая тенденция заключается в привнесении в процесс концептуального анализа феномена нормативного компонента, в попытках дать ценностно приемлемое его определение[83 - См.: Юдин Н. Дискуссия об образах силы в теории международных отношений. Поворот не туда? // Международные процессы. 2018. Том 16. № 3. С. 92.].

В этой связи фокус критического подхода некоторых исследователей к осмыслению специфики отечественного дискурса центрируется на практике инструментальной трактовки феномена “мягкой силы”. Так, А. В. Борисов видит ее изъян в изначальной попытке интерпретации, теоретического обоснования и легитимации высказываний должностных лиц, определяющих внешнюю политику страны, и только “затем использование ангажированных определений в научных статьях, учебниках и, что имеет определяющее значение, в документах стратегического планирования Российской Федерации”. Свой вывод о том, что инструментализация “мягкой силы” обедняет научную дискуссию, он объясняет тем, что инструмент находится вне анализа целей и анализа средств. “Вне анализа средств потому, что, сам являясь таковым, исключает анализ альтернативных вариантов, пока не будет доказана неэффективность инструмента либо возможность применения альтернативы. Но определение эффективности или рассмотрение альтернативы невозможно вне анализа целей, для достижения которых может быть применен инструмент”[84 - Борисов А. В. “Мягкая сила”: специфика отечественного понимания ?? Проблемы постсоветского пространства. 2020. № 2. С. 132.].

В другой профильной статье А. В. Борисов вновь обращается к этой проблеме, настаивая на том, что «инструментальная трактовка противоречит изначальному пониманию “мягкой силы” как способа легитимации внешнеполитических усилий государства и приводит к переносу внимания с оценки эффекта, достигнутого в результате применения гуманитарных технологий, на оценку самой гуманитарной активности». Более того, по его мнению, подобный подход затрудняет адекватное использование ресурсов “мягкой силы” России при проведении внешнеполитического курса, «уводит от понимания того, что усилия по ее культивации имеют внутриполитическую направленность, во вне “мягкая сила” лишь проецируется»[85 - Борисов А. В. “Мягкая сила” России: специфика понимания и оценки // Мировая политика. 2020. № 1. С. 1.]





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66748173) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Подробно см., например: Гринин Л. Е. Пандемия, геополитика и рецессия ?? История и современность. 2020. № 1; Синявская О. Станут ли коронавирус и экономический кризис родителями новой модели социального государства ?? Россия в глобальной политике. 2020. № 5; Панюжева М. Второй онлайн-саммит “Группы двадцати” по коронавирусу: как изменится мир // РСМД. 01.12.2020. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/ columns/global-governance ? vtoroy-onlayn-sammit-gruppy-dvadtsati-po-koronavirusu-kak-izmenitsya-mir/ (дата обращения: 01.03.2021).




2


Лавров С. В. Мир в эпоху перемен: приоритеты внешнеполитической деятельности Российской Федерации ?? Дипломатический ежегодник 2012. М.: Весь мир, 2013. С. 13.




3


Дилигенский Г. Г. Хочет ли Россия дружить с Западом? ?? Мировая экономика и международные отношения. М., 2002. № 4. С. 33.




4


Понятие “турбулентность” в мировой политике возникло отнюдь не в последние годы. Его современному прочтению и осмыслению уже три десятилетия. Достаточно вспомнить книгу широко цитируемого в нашей стране американского политолога Дж. Розенау “Турбулентность в мировой политике: теория изменения и преемственность”, которая была опубликована в 1990 г.




5


Гаджиев К. Размышления о великой трансформации в условиях турбулентности ?? Мировая экономика и международные отношения. 2020. Т. 64. № 11. С. 75–76.




6


См.: Кортунов А. Политика: искусство неопределенности ?? Россия в глобальной политике. 2014, 23 января. URL: https://globalaffairs.ru/ global-processes/Politika-iskusstvo-neopredelennosti-16326 (дата обращения: 14.03.2019).




7


Караганов С. А. Как самообман подменил серьезный анализ ?? Россия в глобальной политике. 2019. № 2. URL: https:?/globalaffairs.ru/articles/ predskazuemoe-budushhee/ (дата обращения: 17.03.2021).




8


Ключевые методологические проблемы анализа и прогнозирования политических изменений во многом по-новому представлены в таких трудах, как: Пантин В. И., Лапкин В. В. Историческое прогнозирование в XXI веке: циклы Кондратьева, эволюционные циклы и перспективы мирового развития. Дубна: Феникс+, 2014. 456 с.; Политические изменения в глобальном мире: теоретико-методологические проблемы анализа и прогнозирования ? Редкол.: И. С. Семененко (отв. ред.), В. В. Лапкин, В. И. Пантин. М.: ИМЭМО РАН, 2014. 218 с.; Семененко И. С. Эволюционные циклы и проблемы прогнозирования политических изменений // Полис. Политические исследования. 2015. № 1. С. 173–178; Дегтярев Д. А., Истомин И. А. Системное моделирование международных отношений ?? Мировая экономика и международные отношения. 2015. № 11. С. 18–29; Лебедева М. М., Харкевич М. В. Касаткин П. И. Глобальное управление. М.: МГИМО-Университет, 2013.220 с.; Лебедева М. М. (ред.) Метаморфозы мировой политики. М.: МГИМО-Университет, 2012. 505 с.; Зиновьева Е. С., Казанцев А. А. Сложность мировой политики: к вопросу о новой методологии анализа ?? Мировая экономика и международные отношения. 2015. № 4. С. 58–67; Бородкин Л. И. Методология анализа неустойчивых состояний в политикоисторических процессах // Международные процессы. 2005. Т. 3. № 1. С. 4–16; Хрусталев М. А. Анализ международных ситуаций и политическая экспертиза. М.: Аспект-Пресс, 2015. 208 с.




9


Зиновьева Е. С., Казанцев А. А. Сложность мировой политики: к вопросу о новой методологии анализа // Мировая экономика и международные отношения. 2015. № 4. С. 64; Axelrod R. М. The Complexity of Cooperation: Agent-Based Models of Competition and Collaboration. Princeton University Press, 1997. 258 p.




10


Boniface P. Geopolitique du Covid-19. Ce que nous revele la crise du coronavirus. Preface de Reselyne Bachelot. Editions EuroIles, Paris, 2020. P. 127.




11


См.: Лапкин В. В., Пантин В. И. Глобальная политико-институциональная динамика в условиях дестабилизации миропорядка (на примере стран ЕС и России) ?? Полис. Политические исследования. 2020. № 4. С. 58.




12


Косачев К. “Мягкая сила” принуждения и вмешательства ?? Известия. 08.06.2017. URL: https://iz.ru/603503/konstantin-kosachev/miagkaia-sila-prinuzhdeniia-i-vmeshatelstva (дата обращения: 18.03.2021).




13


Окунев И. Геополитические коды России – внешнеполитическая стратегия и национальные приоритеты ?? РСМД. 27.02.2020. URL: https:/? russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/geopoliticheskie-kody-rossii-vneshnepoliticheskaya-strategiya-i-natsionalnye-prioritety/ (дата обращения: 17.03.2021).




14


Об этих вопросах, сформулированных одним из авторов концепта геополитического кода государств К. Флинтом, см. там же.




15


См.: Матвеенко Ю. И., Галаева М. Г. “Мягкая сила” как фактор современной геополитики ?? PolitBook. 2015. № 1. С. 165, 169–170.




16


Дынкин А., Телегина Е. Пандемия и посткризисный мир ?? Мировая экономика и международные отношения. 2020. Т. 64. № 8. С. 13.




17


Гаджиев К. Размышления о великой трансформации в условиях турбулентности. С. 80.




18


Сменивший его на посту Президента США Дж. Байден продлил действие договора на 5 лет.




19


Nye J. S. Jr. American Soft Power in the Age of Trump. Project Syndicate. May 6, 2019. URL: https://www.project-syndicate.org/commentary/ american-soft-power-decline-under-trump-by-joseph-s-nye-2019-05 (дата обращения: 08.06.2020).




20


How the World Will Look After the Coronavirus Pandemic. Foreign Policy. March 20, 2020. URL: https://foreignpolicy.com/2020/03/20/world-order-after-coroanvirus-pandemic/ (дата обращения: 08.06.2020).




21


Ibid.




22


Le Monde. 2020. 5 Juin.




23


Le Monde. 2020. 5 Juin.




24


Яковенко А. В. “Мягкая сила” и коронавирус: кто в плюсе и кто в минусе // Международная жизнь. 10.04.2020. URL: https://interaffairs.ru/ news/show/25962 (дата обращения: 08.06.2020).




25


Администрация Байдена: риски и возможности для российской дипломатии // Дипломатическая академия МИД России. 22.01.2021. URL: http://www.dipacademy.ru/documents/2186/ДОКЛАД_22.01.2021_PyC.pdf




26


Яковенко А. В. Мир на пороге перемен: пандемия как катализатор. СПб.: СПбГУП, 2020. С. 7.




27


Рейнхарт К., Рейнхарт В. Глобальная экономика никогда не будет прежней ?? Россия в глобальной политике. 2021. № 1. Январь-февраль. URL: https://globalaffairs.ru/articles/pandemicheskaya-depressiya/ (дата обращения: 01.03.2021).




28


См.: Ремчуков К. Доктрина геополитически ограниченного суверенитета и отказ от основ глобализации // Независимая газета. 31.05.2020. URL: https://www.ng.ru/ideas/2020-05-31/l_7874_doctrine.html (дата обращения: 01.03.2021).




29


0 том, что именно от государства и национальных правительств граждане ждут спасения от коронавирусной пандемии см., например: Алексеенкова Е. Последствия “короны”: “nuda vita” и “чрезвычайная власть” современного государства // РСМД. 17.04.2020. URL: https://russiancouncil. ru/analytics-and-comments/analytics/posledstviya-korony-nuda-vita-i-chrezvychaynaya-vlast-so vremennogo-gosudarstva ? (дата обращения: 01.03.2021).




30


Лапкин В. В., Пантин В. И. Глобальная политико-институциональная динамика в условиях дестабилизации миропорядка (на примере стран ЕС и России) ?? Полис. Политические исследования. 2020. № 4. С. 59–60.




31


Дынкин А., Телегина Е. Пандемия и посткризисный мир. С. 7.




32


Ремчуков К. Доктрина геополитически ограниченного суверенитета и отказ от основ глобализации // Независимая газета. 31.05.2020. URL: https://www.ng.ru/ideas/2020-05-31/l_7874_doctrine.html (дата обращения: 01.03.2021).




33


См.: Никонов В. А. Геополитика и антропология коронавируса: 42 последствия для человечества // Официальный сайт Вячеслава Никонова. 06.07.2020. URL: https://v-nikonov.ru/favorites/194750/ (дата обращения: 18.03.2021).




34


Табаринцева-Романова К. Дипломатия вакцины 2.0 ?? РСМД. 10.12.2020. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/ columns/riacdigest/diplomatiya-vaktsiny-2-О/ (дата обращения: 01.03.2021).




35


Международные угрозы 2021. Геополитика после пандемии ?? Лаборатория анализа международных процессов. МГИМО (У) МИД России. Декабрь 2020. С. 26–27.




36


Гомар Т. Covid-19, или Конец эпохи цифровой невинности ?? Россия в глобальной политике. 09.11.2020. URL: https://globalaffairs.ru/articles/ konecz-epohi-czifrovoj-nevinnosti/ (дата обращения: 01.03.2021).




37


B?lay К. Sputnik V: From Space Race to Inoculation Competition // The Medium. 12.03.2021. URL: https://medium.com/centre-for-international-and-defence-policy/sputnik-v-from-space-race-to-inoculation-competition-7f3550706d4f (дата обращения: 23.03.2021).




38


See: The Times. 11.03.2021.




39


Tharoor I. Did we underestimate Russia’s vaccine? // The Washington Post. 10.02.2021. URL: https: / / www.washingtonpost.com/world/2021 /02/10/ russia-sputnik-vaccine-underestimated/ (дата обращения: 01.03.2021).




40


See: The Economist Intelligence Unit. 12.05.2020.




41


Мир 2035. Глобальный прогноз ? под ред. акад. А. А. Дынкина; ИМЭМО им. Е. М. Примакова РАН. М.: Магистр, 2017. С. 23.




42


Гаджиев К. С. О пользе и ущербности “универсальных ценностей”/? Мировая экономика и международные отношения. 2008. № 5. С. 23–24.




43


Там же. С. 22.




44


Интервью с Джозефом Найем. В мире растущей сложности самые взаимосвязанные страны являются самыми мощными ?? Central Asian Analytical Network. 19.08.2020. URL: https://www.caa-network.org/archi-ves/20368 (дата обращения: 15.04.2021).




45


Выступление Президента Российской Федерации В. В. Путина на восьмом совещании послов и постоянных представителей Российской Федерации, Москва, МИД, 30 июня 2016 г. // Официальный сайт МИД России. URL: http://www.mid.ru/web/guest/ sovesanie-poslov-i-postoannyh-predstavitelej-rossijskoj-federacii-30-iuna-l-iula-2016-g./-/ asset_publisher/sznBmO7t6LBS/content/id/2338996




46


Цит. по: Независимая газета. 2015. 21 окт.




47


ht tp: ? ? russiancouncil.ru ? imner ??id4=287 8 # top




48


Косачев К. И. Не рыбу, а удочку. В чем особенности “мягкой силы” России ?? Россия в глобальной политике. 2012. № 4. С. 52.




49


Государственный переворот 2014 г. на Украине стал важной вехой глобальной дестабилизации. Активизация практического интереса США и стран Запада к Украине в период серьезной мировой рецессии (последствия кризиса 2008–2009 гг.) была обусловлена растущей проблемой ограниченности рынков сбыта, обострения глобальной конкуренции США с Китаем и геополитической конкуренции США с Россией на постсоветском пространстве. Западу было необходимо переориентировать на себя вектор геостратегических приоритетов Украины (второго по экономическому потенциалу постсоветского государства, ключевого геополитического “медиатора” в Восточной Европе), ослабить ее включенность в евразийское пространство, потенциал ее интеграции с Россией и КНР. См.: Лапкин В. В., Пантин В. И. Глобальная политико-институциональная динамика в условиях дестабилизации миропорядка (на примере стран ЕС и России) ?? Полис. Политические исследования. 2020. № 4. С. 57.




50


Косачев К. И. ЕС и США вложили в идеологию на Украине гигантские ресурсы ?? Взгляд. Деловая газета. 2014. 13 марта. URL: http://www. vz.ru/news/2014/3/13/676829.html




51


Лукьянов Ф. Сила мягкость ломит: в чем слабость внешней политики России // Forbes. 2015. 28 авг. URL: http:// www.globalaffairs.ru/ redcol/17658




52


Дж. С. Най, чье имя отождествляется с концепцией “мягкой силы”, не только один из авторитетных и влиятельных политических аналитиков США, но и известный политический практик, занимавший в разное время такие ответственные посты в американской администрации, как: помощника заместителя государственного секретаря по вопросам поддержки безопасности, науки и технологии, председателя группы Национального совета безопасности по вопросам нераспространения ядерного оружия, председателя Совета по национальной разведке, заместителя министра обороны по вопросам международной безопасности, представителя США в Консультационном совете по вопросам разоружения при Генеральном секретаре ООН.




53


Некоторые авторы несколько даже преувеличивают, на наш взгляд, политический вес Дж. Ная, считая его “одним из наиболее влиятельных политологов, авторитет которого выше, чем у, например, более известных Фрэнсиса Фукуямы, Збигнева Бжезинского или Генри Киссинджера” (Рогозин А. Коммерческий пиар и политические технологии ?? Агентство политических новостей. 2008. 22 окт. URL: http:?/www.apn.ru/publications/ article20896.htm)




54


См.: Паршин П. Б. Проблематика “мягкой силы” во внешней политике России // Перспективы. URL: http://www.perspektivy.info/book/ problematika_magkoj_sily_vo_vneshnej_politike_rossii_2014-03-03.htm (дата обращения: 01.03.2021).




55


См. предисловие переводчика к русскому изданию книги “Гибкая власть. Как добиться успеха в мировой политике” (М., 2006. С. 12).




56


Филимонов Г. Культурно-информационные механизмы внешней политики США. М.: РУДН, 2012. С. 30.




57


См.: Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. М.: ACT, 2014. С. 161.




58


См.: Русакова О. Ф. Концепт “мягкой” силы (soft power) в современной политической философии ?? Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук. 2010. Вып. 10. С. 173.




59


См.: Чихарев И. “Умная мощь” в арсенале мировой политики ?? Международные процессы. 2011. № 1. С. 93.




60


См.: Паршин П. Б. Проблематика “мягкой силы” во внешней политике России // Перспективы. URL: http://www.perspektivy.info/book/ problematika_magkoj_sily_vo_vneshnej_politike_rossii_2014-03-03.htm (дата обращения: 01.03.2021).




61


Михаил Швыдкой: “Моя задача предъявить миру то новое, что рождается в России” // Международная жизнь. 31.01.2018. URL: https:// interaffairs.ru/news/show/19248 (дата обращения: 01.03.2021).




62


Примаков Е. О “мягкой силе”, бренде президента и бессмысленной показухе // РСМД. 13.07.2020. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments ? comments ? o-myagkoy-sile-brende-prezidenta-i-bessmyslennoy-pokazukhe/ (дата обращения: 01.03.2021).




63


Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 380–381.




64


См.: Емельянова Н. Н. “Мягкая сила” как концепт: критический анализ ?? Международная аналитика. 2018. № 3. С. 11–12.




65


См.: Русакова О. Ф., Русаков В. М. Дискурсы и концепты “мягкого” влияния в современном гуманитарном знании ?? Вестник НГУ. Серия: Философия. 2012. Т. 10. Вып. 3. С. 161–162.




66


См., например: Русакова О. Ф. Указ. соч. С. 183.




67


See: Nye J. S. Jr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. N. Y.: Public Affairs, 2004. P. 36–37.




68


Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 202.




69


Смирнов А. И., Кохтюлина И. Н. Глобальная безопасность и “мягкая сила 2.0”: вызовы и возможности для России. М.: ВНИИгеосистем, 2012. С. 20.




70


Лебедева М. М. Ресурсы влияния в мировой политике ?? Полис. 2014. № 1.С. 103.




71


Лебедева М. М. “Мягкая сила”: понятие и подходы // Вестник МГИМО-Университета. 2017. № 3. С. 216.




72


Там же. С. 219.




73


Леонова О. “Мягкая сила”: инструменты и коэффициенты влияния ?? Обозреватель – Observer. 2014. № 3. С. 27.




74


Леонова О. Интерпретация понятия “мягкая сила” в науке ?? Обозреватель – Observer. 2015. № 2. С. 80.




75


Там же. С. 88.




76


См.: Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 177.




77


Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 154–155.




78


Леонова О. Интерпретация понятия “мягкая сила” в науке. С. 86.




79


Там же. С. 88.




80


См.: Филимонов Г. Актуальные вопросы формирования стратегии “мягкой силы” во внешней политике Российской Федерации ?? Геополитический журнал. 2013. № 1. С. 25.




81


См.: Петренко В. Ф., Митина О. В., Гладких Н. Ю. Психосемантика “мягкой силы” в геополитике ?? Социологические исследования. 2018. № 1. С. 40–41.




82


Сидорова Е. А. Культурный фактор в отношениях России и Европейского союза ?? Вестник международных организаций. 2014. № 3. С. 69.




83


См.: Юдин Н. Дискуссия об образах силы в теории международных отношений. Поворот не туда? // Международные процессы. 2018. Том 16. № 3. С. 92.




84


Борисов А. В. “Мягкая сила”: специфика отечественного понимания ?? Проблемы постсоветского пространства. 2020. № 2. С. 132.




85


Борисов А. В. “Мягкая сила” России: специфика понимания и оценки // Мировая политика. 2020. № 1. С. 1.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения